Рудольф Хаметович +1 Нуриев +1

Нуреев - из ряда русских гениев (Ростропович, Тарковский, Барышников), без которых невозможно представить послевоенную мировую культуру. Но в отличие от других вырвавшихся на Запад соотечественников он напрочь лишен ореола святости.

Гений. Гомосексуалист. Скряга. Хам. Нуреев позволял себе дерзость оставаться самим собой и не выдавать бешеную работоспособность и Божий дар за служение святому искусству.

"Может ли плохой человек быть талантливым?" - спрашивали у Фаины Раневской. "Да, - отвечала актриса, - талант не выбирает, он растет, как бородавка, на первом попавшемся теле".

Тело Нуреева без бородавки таланта имело бы крайне непрезентабельный вид. За вычетом Божьего дара в нем мало симпатичных черт: необразованный выскочка, миллионер с сомнительным вкусом и манией накопительства. Как и положено истинно порочному человеку, Нуреев был гомосексуалистом и умер от СПИДа. Всего этого вполне достаточно, чтобы стать иконой для каких-нибудь прыщавых тинейджеров. На Нуреева же молится полмира. Он был совершенно непревзойденным танцовщиком, человеком, фанатично преданным искусству.

Контрасты эти мешают Нурееву окаменеть в величии теперь уже посмертной славы. Он все еще остро моден и невероятно интересен. Впрочем, как известно, по-настоящему интересны очень богатые, очень бедные, очень порочные и очень талантливые. По крайней мере, три эпитета из четырех перечисленных относятся к Нурееву.

В одном интервью Михаил Барышников рассказал историю о Нурееве. В 1961 году в Ленинграде их общий друг пришел к Нурееву в гости. Тот сидел один в комнате и слушал музыку - Бранденбургский концерт Баха, одновременно играя в детский паровозик. "В некотором роде, - рассуждал Барышников, - это сущность Рудольфа: Бах и игрушечный паровозик. Рудольф был великим артистом и великим ребенком.

Детские паровозики преследовали Нуреева всю жизнь. Когда в 1961-м он "сбежал" - остался во Франции, он более всего горевал о потерянном багаже: балетных туфлях, парике и о своей первой парижской покупке - "замечательной электрической железной дороге".

Дорогу, по всей видимости, конфисковали советские власти, потому что за свой наглый побег Нуреев был заочно приговорен к семи годам тюрьмы с конфискацией имущества.

Паровозы - не только метафора странствий. Для Нуреева они еще и символ детства, по которому каждый человек страстно тоскует и в которое желает вернуться.

Рудольф Нуреев появился на свет в поезде, который шел на Дальний Восток. Случилось это 17 марта 1938 года. Его мать Фарида была домохозяйкой, отец, Хамет Нуреев, - политруком Советской Армии. В семье уже было три дочки. Рудольф особенно дружил с младшей, Розой. Он даже завещал ей свой дом в Монте-Карло, но в последний момент разругался с ней и переписал завещание, дав тем самым повод для судебной тяжбы по поводу своего наследства.

...Детство и юность Нуреева прошли в Уфе. С 7 лет мальчик занимался в кружках народного танца, с одиннадцати брал уроки у А.Удальцовой, бывшей солистки Дягилевского балета. В 16 лет его зачислили в труппу Уфимского оперного театра, а через год послали на стажировку в Ленинград.

В руки опытных педагогов училища Вагановой он попал с фатальным опозданием. "В Ленинграде ему наконец-то серьезно поставили ноги в первую позицию, - считал Барышников. - Это очень поздно для классического танцовщика. Он отчаянно пытался догнать сверстников. Каждый день весь день - танец. Проблемы с техникой его бесили. В середине репетиции он мог разреветься и убежать. Но потом, часов в десять вчера, возвращался в класс и в одиночестве работал над движением до тех пор, пока его не осваивал".

Он брал уроки музыки, ходил по театрам и музеям, коллекционировал пластинки, изучал западную хореографию по иностранным журналам, которые доставал неведомо каким путем.

"Он впитывал все как губка", - хором вспоминают друзья. Губку, как оказалось, можно было насыщать бесконечно. Уже за границей он вкалывал как вол - 300 спектаклей за год, чуть ли не каждый вечер выходил на сцену. Такой ритм (даже если не учитывать постоянные переезды) губителен для профессионала. Нуреев выдерживал и умудрялся к тому же периодически напиваться.

Еще не мог остановиться в собирательстве красивых вещей - все его шесть домов были набиты антиквариатом. Друзья разводили руками, полагая, что это компенсация за голодное уфимское детство. Самая сногсшибательная покупка - два острова в Средиземном море - обошлась ему в $40 миллионов.

В самом начале, на заре карьеры, с недвижимостью и собственностью все было в порядке: ни того ни другого он не имел. По советским меркам, Нуреев был очень благополучным артистом: в 20 лет он окончил училище и был сразу же зачислен солистом в Кировский театр, много гастролировал. Ему и балерине Алле Сизовой партком выделил одну двухкомнатную квартиру на двоих: больше квартир не было, а без жилья были двое. "Они думают, что я на ней женюсь! - кипел Нуреев. - Никогда!"

Жил он у своего учителя Александра Ивановича Пушкина, жена которого, Ксения Юргенсон, в прошлом балерина Кировского, была для Нуреева чем-то вроде ангела-хранителя. Одна из немногих она умела тушить его приступы ярости. С годами его характер становился все более скверным.

...Его только что приняли в Кировский, он пришел на первый урок. По традиции самый юный должен был полить из лейки пол в классе. Все стоят, ждут. Нуреев тоже ждет. Наконец ему намекают, что неплохо бы полить пол. В ответ он показывает всем фигу: "Я, во-первых, не молодой. А потом, тут есть такие бездари, которые только поливать и должны".

Нурееву прощали все. Его талант был заметен невооруженным глазом. К нему относились, как к вундеркинду. Ведущая солистка Кировского Наталья Михайловна Дудинская пригласила его в партнеры. Ей было 49, Нурееву - 19. Это станет традицией: все его партнерши, в том числе и блистательная Марго Фонтейн, будут намного старше его.

Он танцевал в Кировском всего три года, причем далеко не блестяще - на Западе его техника станет куда более отточенной. Но даже за этот короткий срок Нуреев сумел сделать важную вещь: он вернул самостоятельную ценность мужскому танцу. До него, в 1940-50-е годы, мужчины в балете (советском) существовали исключительно как сопровождение для балерин. Они были массивными, чтобы правильно выполнять поддержки.

Через два месяца после побега на Запад он уже танцевал в балетной труппе маркиза де Кюваса. Еще через полгода съездил в Нью-Йорк, познакомился с Баланчиным. В феврале 1962-го подписал контракт с Лондонским королевским балетом. Что было фактом беспрецедентным: туда не брали людей без британского подданства. Для Нуреева сделали исключение - он стал партнером блистательной английской балерины Марго Фонтейн.

В Англии вообще с балетом было худо, Фонтейн была единственной и самой яркой "звездой". Когда она познакомилась с Нуреевым, ей было 42 года и она как раз собиралась оставить сцену. Нуреев вдохнул в ее танец, техничный, но по-английски обделенный эмоциями, невероятную чувственность. Они танцевали вместе десять лет и считались самым гармоничным балетным дуэтом своего времени.

Марго ввела Нуреева в высший свет, она буквально бросила к его ногам мир. Конечно, это был платонический и в первую очередь творческий союз, но когда сегодня смотришь записи их танцев и видишь полный обожания взгляд Марго, устремленный к партнеру, невольно приходишь к мысли, что их связывало очень глубокое чувство.

В 1964 году на сцене Венской оперы Нуреев поставил "Лебединое озеро", и вместе с Марго они исполнили главные роли - им устроили безумную овацию, занавес подымался больше восьмидесяти раз.

Помимо балетов с Марго Фонтейн, он как бешеный носился по миру. Его рабочий график не предусматривал отпусков и выходных. Сегодня у него спектакль в Париже, завтра утром - репетиция в Лондоне, послезавтра - гала-представление в Монреале, еще через двое суток - гастроли в Токио. Два вечера в Буэнос-Айресе переходили в турне по Австралии, которое прерывалось телевизионной съемкой в Нью-Йорке. В подобном темпе он жил не год-два, а целые десятилетия.

Разницы во времени он не ощущал, спал не больше четырех часов в сутки, причем где придется - в такси, в самолете. Он всегда был в цейтноте и мог появиться на регистрации авиарейса за пять минут до отлета - ему все сходило с рук. А его шофер, продиравшийся сквозь пробки на парижских улицах, постоянно цепенел: аварии допустить было нельзя, ведь впереди ждали концерты, съемки, публика, занавес!

При все при том надо учесть, что Нуреев был "звездой" нового поколения. Он пользовался славой не только в узком кругу фанатов балета - его знали абсолютно все: он очень умело поддерживал интерес к себе. Однажды он в течение дня дал интервью двум влиятельнейшим журналам - Time и Newsweek. Если бы он кому-то из них отказал, они обиделись бы и не напечатали интервью. А так оба издания, не подозревая о столь некорректном дубляже, опубликовали полосные портреты героя общим тиражом десять миллионов экземпляров.

Уже позже по его следам пойдут Михаил Барышников и Мстислав Ростропович, Монтсеррат Кабалье и Пласидо Доминго - профессионалы серьезного искусства, не побоявшиеся стать попсовыми кумирами.

Благородный любовник на сцене, в жизни он был невообразимым хамом. Ни роскошь, которой он себя окружал, ни общество, в котором вращался, не избавили его от врожденной мужицкой грубости. С Игорем Моиссеевым они даже не добрались до ресторана, где собирались вместе поужинать. "В машине я заметил, - вспоминал Моисеев, - что у Нуреева резко изменилось настроение. В конце какой-то фразы он нецензурно выругался. Объяснить причину его недовольства я не мог, хотя мне и говорили о его несносном характере. Через некоторое время он выразился еще резче. Тут я не удержался: "Неужели это все, что у вас осталось от русского языка?" Моя фраза привела Нуреева в бешенство". Так и не успев подружиться и по-человечески поговорить, они расстались.

Больше других Нуреев терзал свою многолетнюю и преданнейшую подругу Дус Франсуа - она вела его дела, помогала заключать контракты. В ее присутствии он себя абсолютно не сдерживал, обращался с ней бесцеремонно и подчас жестоко.

"Я не могу работать с женщинами, - жаловался он друзьям. - Я ничем не хочу заниматься с женщинами".

Однажды, вернувшись из очередной поездки, он торжественно сообщил, что нашел наконец-то секретаря: "Это молодой моряк с Багамских островов. У него на судне есть факс".

Свои финансовые отчеты он скрывал буквально от всех. Его патологическая скупость стала притчей во языцах. Он никогда не носил карманных денег, поэтому везде - в магазинах и ресторанах - за него платили друзья или просто сопровождавшие его люди.

За свои выступления он просил огромные гонорары. Торгуясь до конца, он через день мог позвонить и уточнить, что имел в виду сумму "чистыми", за вычетом налогов.

Налоги были самой больной его проблемой. Он думал, что и тут можно как-нибудь выкрутиться, что его, такого талантливого и уникального, пожалеют, простят, не обратят внимания. В результате всех этих махинаций его ловили на подлоге, и он выплачивал бешеные штрафы. В этом отношении он был похож на другого русского гения - Стравинского. Тот жаловался, что налоги съедают 90% дохода. "Не может быть", - изумлялся собеседник. "Да, вы правы, - вздыхал Стравинский, - не 90, а, скорее, 95%"

Но как только деньги появлялись, Нуреев тут же вбухивал их в очередную картину или скульптуру. Он обожал редкие ткани, роскошные ковры, старинные шелка. Он мог часами рассказывать о своих костюмах, где какая вытачка и как скроены рукава, чтобы не жало в подмышках. (Барышников от таких рассказов тут же сникал.) Костюмы он заказывал лучшим итальянским кутюрье. Они стоили десятки тысяч долларов.

Он постоянно был окружен целым роем поклонников - пожилых дам и красивых юношей. Он любил свиту - она спасала его от одиночества, - хотя иногда жаловался, что какие-то малознакомые люди фамильярно называют его Руди. Окружающих он шокировал тем, что прелюдно целовался взасос. Видя смущение своего визави, Нуреев приходил в восторг. И говорил, что это старинный русский обычай.

Недвижимость была отдельной страстью: у него остались квартиры в Нью-Йорке и Париже, дома в Лондоне и Сен-Бартельми, ранчо в США и остров Галли в Средиземном море. До войны остров - две подымающиеся над водой скалы - принадлежал Леониду Мясину, хореографу Дягилева. Нуреев купил их в начале 1980-х, отреставрировал три дома и на самом верху выстроил балетную студию.

В 1983-м его пригласили стать директором балета "Гранд-Опера" в Париже. На этой должности он продержался шесть лет, несмотря на кипевшие вокруг страсти, заговоры и протесты. Он много ставил русской классики, прежде всего Чайковского. Хотя в интервью русским журналистам говорил, что наша балетная школа непроглядно устарела. При нем "Гранд-Опера" пользовалась невероятным авторитетом - на этот период пришлось и возведение нового здания театра на площади Бастилии.

Точно неизвестно, когда Нурееву поставили диагноз, - болел он около десяти лет. В 1989-м он танцевал "Сильфиду" на сцене Кировского театра. На его танец невозможно было смотреть без слез: его скорая смерть не вызывала сомнения. Но миф о Нурееве на Западе был раскручен с такой силой, что любое его появление на сцене в качестве танцора ли, постановщика ли (однажды его вынесли на носилках) публика встречала овацией.

В 1991 году совсем обессиленный, он решил сменить профессию - начал пробовать себя как дирижер и успешно выступал в новом качестве во многих странах.

Известие о смерти не стало неожиданностью. Прощальная церемония был обставлена так, будто ее режиссировал сам Нуреев: у его гроба русские артисты по-русски читали стихи Пушкина.

Нуреев лежал в гробу в строгом черном костюме и в чалме. Единственное, чем он остался бы недоволен, - это местом на кладбище Сен Женевьев де Буа: его похоронили рядом с Сергеем Лифарем, которого он всю жизнь невыносил...